№ 1 (2025)

Статья посвящена исследованию риторического вопроса как особого коммуникативного акта, специфика которого состоит в попытке говорящего выразить свое убеждение относительно устройства некоторого фрагмента мира и по возможности передать это убеждение слушающему. Поэтому риторический вопрос — это вопрос, не просто не требующий, а не допускающий ответа. Особый коммуникативный эффект риторического вопроса достигается за счет того, что попытка говорящего навязать слушающему свое убеждение делается косвенным образом: слушающему предлагается самому найти ответ, который заранее известен говорящему и закодирован в самой форме вопроса. Предложено разграничение трех типов убеждений, составляющих содержание риторического вопроса — квалифицирующие, деонтические и констатирующие, — и показано, что для передачи каждого типа убеждений с помощью риторического вопроса в русском языке имеются специальные средства.

В фокусе статьи русские количественные именные группы, которые, как известно, могут вызывать предикативное согласование по множественному числу или не вызывать согласования вовсе. С описательной стороны мы предлагаем следующее обобщение: когда такие группы вызывают согласование по множественному числу, они не могут быть проинтерпретированы в непосредственной сфере действия отрицания. Мы показываем, что это обобщение получает объяснение, если принять, что согласующиеся по множественному числу группы имеют индивидные денотаты, полученные с помощью функций выбора. Их денотатами не могут быть обобщенные кванторы. C теоретической стороны мы предлагаем считать, что интерпретируемые признаки числа принципиально несовместимы с кванторными денотатами.

В работе на основе данных корпусов текстов и грамматических описаний ряда уральских языков исследуются морфосинтаксические свойства проприетивных и привативных показателей, выраженных связанными морфемами и образующих производные со значением ‘обладающий Х-ом’ и ‘лишенный Х-а’ соответственно. В статье рассматривается материал тундрового ненецкого, мокшанского, горномарийского, мансийских, хантыйских, удмуртского и финского языков. Первая часть исследования посвящена сопоставлению морфосинтаксических свойств проприетивных и привативных аффиксов как в разных языках, так и внутри одной языковой системы. В работе показывается, что, хотя привативные показатели имеют не меньше ограничений на производящую основу, чем проприетивные, они малочисленны и чаще совпадают с приглагольными каритивными показателями, чем проприетивные — с комитативными. Таким образом, утверждается, что приватив имеет маркированный статус по отношению к проприетиву. Далее на основании морфосинтаксических свойств обсуждается статус исследуемых аффиксов как словообразовательных или словоизменительных показателей. Большинство рассмотренных проприетивных и привативных аффиксов не могут быть однозначно отнесены ни к тому, ни к другому типу. При этом аффиксы, совмещающие функции атрибутивизаторов и (комитативных или каритивных) адвербиальных маркеров, в большей степени сохраняют внутренний именной синтаксис основы, но не в той мере, как ядерные падежи в этих языках. Таким образом, данные свидетельствуют о том, что исследуемые атрибутивные показатели сильнее отклоняются от словоизменительного прототипа, чем соответствующие адвербиальные показатели.

Удм. bezmen ‘безмен, весы’ может быть заимствованием из русск. безмен или из тат. bizmän ‘то же’. Тат., баш. bizmän имеют параллели лишь в карачаево-балкарском и кумыкском языках (bazman ‘весы, безмен’ с задним вокализмом). Предлагавшиеся ранее этимологии для тат., баш. bizmän и русск. безмен (от перс. *vaznān ‘веса’ < араб. wazn ‘вес’, от араб. mīzān ‘весы’, от булг. *viśmen ‘весы’ < чув. viś ‘взвешивать’) встречают серьезные возражения и не могут быть приняты. Русск. безмен (безмѣнъ) известно с рубежа XII–XIII вв., его старое значение ‘мера веса’ позволяет сопоставить его со словом, известным везде в тюркских языках Средней Азии, в карлукских, огузских и кыпчакских: batman ‘мера веса (разная для разных товаров)’ (c XVI в. известно и в русском). Кроме того, восстанавливается тюрк. *basman / *bäśmän ‘мера веса’, сохранившееся только в чув. pasman(a) ‘то же’ (и, возможно, в кумык., кар.-балк. bazman) и также заимствованное в русский. Этот вариант мог послужить источником (через булгарский) для русск. безмен (которое, как предполагается в этимологических словарях, подверглось переосмыслению в духе народной этимологии в связи с безъ мѣнъ). Происхождение тюрк. дублета batman ~ *basman / *bäśmän связано с ролью иранских языков среднеазиатского региона в международной торговле в раннем Cредневековье: batman заимствовано из согд. p’tm’n ‘мерка, мера’ (< *pati-mān ‘(со)измерение’) в зоне влияния согдийского языка, а basman / *bäśmän — хрз. p’cm’n ‘мерка, мера’ (с палатализацией *ti > c) в зоне влияния хорезмийского языка, в Поволжье.